Актуальная поэзия

Мы живем в странное время, когда добрые слова совершенно не ложатся на сердце, к маме относимся, как к привычному и повседневному, забывая, что не только этот человек, но и слово это- символ жизни и любви.

Расул Гамзатов

Это стихотворение вряд ли кого- нибудь оставит равнодушным. Оно о войне, детях, о смерти и жизни. Пронзительное и трогательное:

Сорок трудный год.
Омский госпиталь…
Коридоры сухие и маркие.
Шепчет старая нянечка:
«Господи!
До чего же артисты
маленькие…»

Мы шагаем палатами длинными.
Мы почти растворяемся в них
с балалайками,
с мандолинами
и большими пачками книг.
Что в программе?
В программе – чтение,
пара песен
военных, правильных…
Мы в палату тяжелораненых
входим с трепетом и почтением.
Двое здесь.
Майор артиллерии
с ампутированной ногой,
в сумасшедшем бою
под Ельней
на себя принявший огонь.
На пришельцев глядит он весело…
И другой –
до бровей забинтован, -
капитан,
таранивший «мессера»
три недели назад
над Ростовом.
Мы вошли.
Мы стоим в молчании.
Вдруг
срывающимся фальцетом
Абрикосов Гришка отчаянно
объявляет начало концерта.
А за ним,
не вполне совершенно,
но вовсю запевале внимая,
о народной поём,
о священной
так,
как мы её понимаем.
В ней Чапаев сражается заново,
краснозвёздные мчатся танки.
В ней шагают наши
в атаки,
а фашисты падают замертво.
В ней чужое железо плавится,
в ней и смерть отступать должна.
Если честно признаться,
нравится
нам
такая война!
Мы поём.
Только голос лётчика
раздаётся.
А в нём – укор:
- Погодите…
Постойте, хлопчики…
Погодите…
Умер
майор… -
Балалайка всплеснула горестно.
Торопливо,
будто в бреду…

…Вот и всё
о концерте в госпитале
в том году.

1983

Роберт Рождественский

Эти стихи о животных, о милосердии, о преданности, это всегда актуально

Хозяин погладил рукою
Лохматую рыжую спину:
- Прощай, брат! Хоть жаль мне, не скрою,
Но все же тебя я покину.

Швырнул под скамейку ошейник
И скрылся под гулким навесом,
Где пестрый людской муравейник
Вливался в вагоны экспресса.

Собака не взвыла ни разу.
И лишь за знакомой спиною
Следили два карие глаза
С почти человечьей тоскою.

Старик у вокзального входа
Сказал:- Что? Оставлен, бедняга?
Эх, будь ты хорошей породы...
А то ведь простая дворняга!

Огонь над трубой заметался,
Взревел паровоз что есть мочи,
На месте, как бык, потоптался
И ринулся в непогодь ночи.

В вагонах, забыв передряги,
Курили, смеялись, дремали...
Тут, видно, о рыжей дворняге
Не думали, не вспоминали.

Не ведал хозяин, что где-то
По шпалам, из сил выбиваясь,
За красным мелькающим светом
Собака бежит задыхаясь!

Споткнувшись, кидается снова,
В кровь лапы о камни разбиты,
Что выпрыгнуть сердце готово
Наружу из пасти раскрытой!

Не ведал хозяин, что силы
Вдруг разом оставили тело,
И, стукнувшись лбом о перила,
Собака под мост полетела...

Труп волны снесли под коряги...
Старик! Ты не знаешь природы:
Ведь может быть тело дворняги,
А сердце - чистейшей породы!

Э. Асадов

Мне очень нравится отрывок из поэмы Сергея Викулова. Я его знаю наизусть. Это о войне, о том, что девушка - не жена, остается одна. Она ждет любимого с фронта, несмотря на письмо, в котором он написал ей, что погибнет...

Одна на век

Едва хватило силы
Принять дрожащею рукой конверт,
И вдруг... «Дедуся, милый!
Ах!» И к щеке его, щекой,
И закружилась с ним в обнимку
«Он жив! Он жив!»
«Ну, дай-то Бог...» -
Старик растроганно слезинку
Сморгнул, и вышел за порог,
Дивясь, что сумка легче стала...
Она ж, присев возле стола
Сперва конверт к губам прижала
И, лишь потом, надорвала.

«Любимая!» И лист неровный
Вдруг задрожал в ее руках,
И в голубых ее, огромных
Предчувствием разлился страх,
И стал белей бумаги палец,
Следивший дрожко за строкой…
«Любимая, мы отступаем,
Уже все наши за рекой,
Здесь только мы. А мост не взорван,
А мост уже в руках врага.
И наш комбат сказал: «Позор нам!»
И, - «Добровольцы, два шага
Вперед!» И, сколько нас осталось,
В живых, мы разом все к нему…
«Что ж, браво!» - бросил он устало
И пятерых по одному
Из строя вызвал. Третьим с краю
Встал я. И он, суров и прям,
Сказал: «На смерть вас посылаю.
Пишите письма матерям»,
Потом добавил: «И невестам.
В распоряженье вашем час.»
И вот, посуше выбрав место,
Я и пишу, в последний раз.
Пишу тебе, прости, что почерк
Так неразборчив . Ты должна
Понять, мне часа мало очень,
Чтоб все сказать… Мне жизнь нужна!
И я спешу, спешу, и, сразу ж
Хочу о главном… Минет срок,
И, ты, конечно, выйдешь замуж.
Я понимаю, я жесток…
Но ты ведь… (кто тебя осудит?)
Ты выйдешь, верность мне храня,
И у тебя сынишка будет,
Пусть не похожий на меня,
Пусть… Но хочу я, чтоб мальчонка
Был у тебя. На все горазд,
И, чтоб соломенная челка
На лбу, и крапинки у глаз,
Чтоб узнавала средь мальчишек
Ты даже издали его,
И, чтоб однажды он услышал
Рассказ твой грустный, про того,
Кто так хотел (прости мне это
Признанье) стать его отцом,
Да не судьба вот, сгинул где-то
(не важно где). Он был бойцом.
И ты, однажды ты поведай
Ему, оставив все дела,
Что он не дожил до победы,
Но умер, чтоб она была.
Чтоб снова добрым людям в лица
Ударил свет, рассеяв тьму,
Чтоб он, курносый, мог родиться,
И чтоб легко жилось ему.
Чтобы его утрами тропка
То в лес, то к озеру вела,
Чтоб гром гремел, летела лодка
Вперед, и радуга цвела,
Чтоб гасли молнии, как спички,
Ударив в радугу – дугу,
Чтоб чья – то девочка с косичкой
Ждала его на берегу…
Любимая, прощай! И снова
Кричу из дыма и огня
«Любимая!», но это слово
Услышишь ты уж без меня.»

***

Два... три... четыре года длинных
Вдовела, каменней ствола,
Промерзшего до сердцевины.
Чего – то все еще ждала.
Ждала в полях, ждала в деревне,
Ждала, тиха среди подруг,
Ждала, на все разуверенья
Одно ответствуя: «А вдруг?»
«А вдруг он жив? А вдруг от взрыва
Он увернулся? Дива нет…
И ночь его от пули скрыла,
И лес его припрятал след…
А вдруг он вышел к партизанам?»
А по ночам, под шорох вьюг,
С полузакрытыми глазами
Лежала, думая: «А вдруг
О нем вот это – «Слава павшим!»
И, значит, мысли нет больней,
И, значит, я сегодня старше
Его почти на тыщу дней?
На тыщу дней!», - и лились слезы,
И, словно странница (темно),
Стучала веткою береза
В заиндевевшее окно.

Сергей Викулов

Мне не коснуться тонкого запястья,
На это у меня надежды нет.
И всё ж, не откажи,прошу принять на счастье
Подарок мой гранатовый браслет.

Как музыка бетховенской сонаты,
Как капли крови сердца моего,
Согреют жизнь твою старинные гранаты
И больше мне не надо ничего.

Браслет гранатовый, не брильянтовый, не жемчужный
Возможно, покажется безделушкой ненужной.
Но одну лишь молитву творю,
Верю я, ты услышишь её:
Да святится имя твоё, имя твоё!

Нет у моей любви к тебе условий,
Мой сладкий грех - и счастье, и беда.
Как крылья гордых птиц,
Взметнувшиеся брови
Велят: "Оставь надежду навсегда!".

Браслет гранатовый, не брильянтовый, не жемчужный
Возможно, покажется безделушкой ненужной.
Но одну лишь молитву творю,
Верю я, ты услышишь её:
Да святится имя твоё, имя твоё!

Но одну лишь молитву творю,
Верю я, ты услышишь её:
Да святится имя твоё, имя твоё!
Да святится имя твоё, имя твоё!

Это песня, я ее слушала в исполнении Максима Аверина, мне очень понравились стихи, я нашла автора. Прекрасные, откровенные стихи

Ольга Клименкова

Сборник духовной поэзии народного артиста России Ильи Резника. По словам самого поэта, это «светские молитвы, и на канон не претендуют». С этой книгой связана необычная история. Первоначально И. Резник записывал стихи на листках бумаги, но впоследствии они потерялись. Позже выяснилось, что его друг, художник Игорь Каменев, которому он однажды читал свои молитвы по телефону, записал их на пленку, благодаря чему стихи удалось восстановить.
Книга вышла с благословения Патриарха Московского и всея Руси Алексия II.

О, мой Господь, всевидящий мой Боже,
Душа моя лежит на смертном ложе.
Хоть бренное еще в движеньи тело,
Идущее к грядущему пределу.

Иду к тебе за истиной святою,
Чтобы узнать, чего я в жизни стою,
Кто я такой, идущий к очищенью,
И в чем, Господь, мое предназначенье.

Я звал тебя в свидетели и судьи,
Когда свой беспредел творили люди.
Я бился с ними честно и жестоко,
Но был, как в поле воин одинокий.

Я звал тебя, но ты был чем-то занят,
Когда я плакал тихими слезами.
О матери моей, к тебе ушедшей
Из этой горькой жизни сумасшедшей.

О, Господи, мой Боже милосердный,
Ты не оставь молитву безответной,
Оставь глоток любви неистребимой
И сохрани любовь моей любимой.

Мне без тебя путь дальний невозможен.
Прошу тебя, о, Милостивый Боже,
Спаси меня от немощи и скверны
Ты пастырь мой, а я слуга твой верный

Илья Резник

В этом произведении мы видим образ Чужого Человека (Черного Человека), с которым не раз встречались на страницах русской классики. Чужой Человек, которому свойственен Черный цвет (у Бутусова, правда, прилагательное более мягкое – «…человек за углом, в темном пальто…») – это наш теневой двойник. Тема двойничества очень подробно разработана в мировой литературе. Тёмная, «теневая» сторона нашего сознания - то то, что есть в нас, но чем мы не хотели бы быть. Это то, что мучает нас, но является частью нас самих. Этот теневой двойник, черный человек, постоянно находится в диалоге с другой частью нашего сознания, по отношению к которой он поступает как «чужой», вторгаясь в нее. Он или ехидничает, ёрничает, иронизирует над человеком, постоянно отпуская язвительные, саркастически-скептические замечания, или выступает почти Судьей, вестником роковых потрясений, эсхатологических событий. Этот образ встречался у Пушкина, Достоевского, Чехова, Есенина.

человек в пальто за моим окном
смотрит как будто вдаль
человек за углом в темном пальто
будет везде и всегда
человек в пальто за моим окном
это видимо новый мой враг
ведь любой другой чужой человек
не пришел бы сюда просто так
и если он поднимет глаза
то в окно сквозь тюлевый дым
он увидит портрет с лицом на стекле
где я только что был молодым
он увидит меня, он запомнит лицо
он узнает мой нервный взгляд
и чужой человек в темном пальто
не оставит меня просто так
я никогда не боялся людей
но этот чужой человек
чужой человек приходит ко мне
внимательно смотрит в глаза
он желает увидеть в них ужас и страх
но видит усталость и боль
чужой человек влетает в окно
открывает мою постель
в надежде найти хоть малейший изъян
в чистых складках белья
но я не убийца и я не дурак
чтобы пачкать кровью свой след
чужой человек приходит ко мне
зажимает мне руки в тиски
и я вижу как жадно он пьет из меня
остатки вина и тоски
чужой человек уходит назад
за собой не оставив следа
и я знаю что этот чужой человек
не вернется сюда никогда

Вячеслав Бутусов

Этот текст по своей исторической правде мне напоминает цикл Блока "На поле Куликовом". Очень красивые и гордые слова

Звездопад да рокот зарниц.

Грозы седлают коней,

Но над землей тихо льется покой монастырей.

А поверх седых облаков

Синь соколиная высь.

Здесь, под покровом небес мы родились.

След оленя лижет мороз,

Гонит добычу весь день,

Но стужу держит в узде дым деревень.

Намела сугробов пурга,

Дочь белозубой зимы.

Здесь, в окоеме снегов выросли мы.

Припев:

Нас точит семя орды, нас гнет ярмо басурман, но в наших венах кипит небо славян.

И от Чудских берегов до ледяной Колымы, все это наша Земля! Все это Мы!

За бугром куют топоры,

Буйные головы сечь,

Но инородцам кольчугой звенит русская речь.

И от перелеска до звезд

Высится Белая рать.

Здесь, на родной стороне нам помирать.

Припев:

Нас точит семя орды, нас гнет ярмо басурман, но в наших венах кипит небо славян.

И от Чудских берегов до ледяной Колымы, все это наша Земля! Все это Мы!

Нас точит семя орды, нас гнет ярмо басурман, но в наших венах кипит небо славян.

И от Чудских берегов до ледяной Колымы, все это наша Земля! Все это Мы!

Константин Кинчев

Текст стихотворения Цветаевой «В огромном городе моем — ночь…» соткан из деталей окружающего лирическую героиню города, который потонул в ночи. Несмотря на то, что прямого описания душевного состояния лирической героини нет, общая картина выражает его более чем ярко. Его пока в школьной программе я не встречала

В огромном городе моем — ночь.
Из дома сонного иду — прочь.
И люди думают: жена, дочь, —
А я запомнила одно: ночь.

Июльский ветер мне метет — путь,
И где-то музыка в окне — чуть.
Ах, нынче ветру до зари — дуть
Сквозь стенки тонкие груди — в грудь.

Есть черный тополь, и в окне — свет,
И звон на башне, и в руке — цвет,
И шаг вот этот — никому — вслед,
И тень вот эта, а меня — нет.

Огни — как нити золотых бус,
Ночного листика во рту — вкус.
Освободите от дневных уз,
Друзья, поймите, что я вам — снюсь.

17 июля 1916
Москва

Марина Цветаева

Стихи эти написаны в 90 -е годы и поражают своей правдой, открытостью, изображением повседневности.

Юность смотрит в телескоп…

Юность смотрит в телескоп. Ей смешон разбор детальный. Бьет восторженный озноб От тотальности фатальной. И поскольку бытиё Постигается впервые, То проблемы у нее Большей частью мировые, Так что как ни назови — Получается в итоге Все о дружбе и любви, Одиночестве и Боге. Юность пробует парить И от этого чумеет, Любит много говорить, Потому что не умеет. Зрелость смотрит в микроскоп. Мимо Бога, мимо черта, Ибо это — между строк. В окуляре — мелочовка: Со стиральным порошком, Черным хлебом, черствым бытом, И не кистью, а мелком, Не гуашью, а графитом. Побеждая тяжесть век, Приопущенных устало, Зрелость смотрит снизу вверх, Словно из полуподвала, — И вмещает свой итог, Взгляд прицельный, микроскопный, — В беглый штрих, короткий вздох И в хорей четырехстопный. 1990

Дмитрий Быков